99942 [СИ] - Алексей Жарков

Экономика, финансы, политика, наука, культура – всё сочится человеческим обманом, ложью и, заодно, желанием этот обман превозмочь, побороть. И без этой борьбы мы уже не видим смысла жизни. Мы постоянно кому-то что-то пытаемся доказать. Почему? Потому он нам не верят, думают, что мы непременно врём. Внешняя политика – идеальный пример, настоящее царство обмана, заросшее густыми и топкими джунглями многослойной лжи, пестуемой годами, веками, даже тысячелетиями… О! В Африке нашли гайку в кембрийских пластах – нет, это даже не стоит проверять, ведь всем и так ясно – враньё. Или нет, может и не враньё, но оно не укладывается в другое, уже существующее враньё, всем известное и тщательно проверенное, а значит это всё – враньё в квадрате.

А мы сами… мы не замечаем, физически не можем заметить, как врём. А эта "Воронка" – вообще самое большое враньё в истории человечества. Три года жизни всей планеты, как корова языком, и что? Астероид, свечение, пошумели и забыли. Астрономы заметили, но их никто не слушает, не слышит, им не верят. Подумаешь, затмение не состоялось в правильное время… да кому какое дело? Состоялось же!

Вот ты, капитан, для чего ты здесь? Чтобы не дать миру погибнуть? Враньё! Плевал ты на мир, тебе он не нужен, и если бы я сказал, что погибнет одна только Австралия, ты бы даже не шелохнулся… – профессор посмотрел на Машу. – Ты говорила, что тебе жаль миллиарды жизней? Враньё! Враньё, совершенное враньё. Ты, как и все, думаешь только о себе, да и то…

– Псих, – прошептал Максим, но Булгарин будто не заметил этого замечания.

– Честные люди, они всегда честные. А когда ими управляют мерзавцы, всё идёт кувырком. Надо избавиться от вранья на корню – вот в чём замысел! Вот что мы выкорчуем!

– Значит так, – сказал Максим, – отмените взрыв, иначе…

– Что? Иначе что? Пустишь мне пулю в лоб? Ну, давай… только ничего ты этим не исправишь, поверь, я первый и последний человек в твоей жизни, который говорит тебе правду. К тому же, всё происходит автоматически, я ведь не могу доверять людям, люди врут, – Булгарин снова посмотреть на Машу. – Взять хотя бы её, сколько времени она тебя обманывала, а? В сравнении с этим её обещание не показывать никому те видео, что прислал я, выглядит просто ошибкой. Так она и скажет, и снова соврёт – ведь я же понимаю, её так и подмывало с кем-нибудь поделиться… да и я, я обманул себя сам, когда поверил ей.

– Бред, – покачал головой Максим, заметил краем глаза, как побледнела от слов профессора Маша.

– О нет, капитан, не бред. Мир станет другим, я уверен. Я и мои помощники исправили модель человека, и теперь он не будет врать! Вообще! Совсем!

– Как Пеликан?

– Какой Пеликан?

– Ваш убийца, наёмник…

– А! Степан. Да. Именно так…

– Но он убивал людей… и ты, сволочь, занимаешься тем же, – бросил Максим.

– Нельзя остаться чистым в болоте, которое тебя засасывает. Чтобы мой план сработал – чистыми должны быть все, и у нас, наконец, появилась возможность исправить всех людей сразу. Уникальная возможность, от которой нельзя было отказаться.

Максим думал. Лихорадка мыслей.

Если всем управляет автоматика и ничего нельзя исправить, тогда зачем Булгарину потребовалось создавать три копии своего кабинета с помощниками и собой любимым? Значит ли это, что в одном из кабинетов находится "рубильник", способный прервать контроль над станцией?

Максим глянул на часы – прошло двадцать минут. "Врёт!" Стоило ему об этом подумать, как в воздухе рядом с ним что-то хлопнуло, вспыхнуло, а во лбу Булгарина загорелась алая точка, прямо над переносицей.

– Врёт! – металлическим голосом произнесла Маша, в руке у неё был маленький белый пистолет. Два дула, две чёрные радужки без зрачка, смотрели в лицо Максиму.

– Ты что? Маша, что с тобой? Ты же его…

– Да, – сказала Маша, борясь с подступающей истерикой, – я узнала какой… какой сейчас год…

– Семьдесят восьмой… – закончил за неё Максим, – и что же… иди ко мне, опусти пистолет, иди сюда…

Она подошла, он обнял её, накрыв руку с пистолетом своей.

– Я пришла сказать… думала он… думала… это же четырнадцать… ты понимаешь… четырнадцать восстановлений… а он сказал вру… вру!… а сам… сорок два года…

– Всё хорошо, Маш, всё будет хорошо, успокойся.

– Так нельзя… ты прав… так нельзя…

– Отсюда двадцать минут до третьей квартиры, нам надо…

– Нет, – сказала Маша, показывая на окно, – нет…

Максим отпустил её, перешагнул через мёртвого профессора и оказался у окна, за которым висела огромная и сытая луна, розоватая от догоравшего закатного костра. Горизонт под ней превратился в воспалённый шрам, налился красным – и лопнул ослепительной вспышкой.

"Вот и всё", – подумал Максим, прежде чем его тело превратилось в пепел.

ЛУНА

Всё должно измениться, чтобы всё осталось по-старому.

Дзузеппе Томази ди Лампедуза

And suddenly it's day again

The sun is in the east

Even though the day is done

Two suns in the sunset

Мягкий и тёплый, словно поющий колыбельную, голос Роджера Вотерса неожиданно сорвался на крик: "You stretch the frozen moments with your fear", снова затих, ещё раз громыхнул и сошёл на полушёпот:

Foe and friend

We were all equal in the end

Максим выключил радио, вытащил ключ зажигания, открыл водительскую дверцу и опустил ноги на асфальт. Минуту или две он сидел неподвижно, чувствуя как через тонкие подошвы мокасин в ступни впитывается тепло, отданное за день солнцем. А потом он хлопнул ладонями по коленям, будто решившись, встал, запер верный старенький "Форд" и пошёл к подъезду.

Записка лежала в прихожей на полочке, забронированной под Анины помады, духи и расчёски. На полочке ныне пустой (если не считать листка бумаги), как глаза покойника, и от того несколько жуткой.

Максим закрыл входную дверь, сбросил с плеча сумку, разулся, взял записку и прочитал несколько раз.

"Мне надоело.

Совсем.

Не ищи меня".

Максиму не понравилось слово "совсем", но могло быть хуже – в нём не было окончательности, а некая рыхлость и неуверенность.

Он достал сотовый, несколько секунд смотрел на экран, на который вывел номер Ани, а затем положил мобильный на щиток энергоприёмника рядом с пирамидкой туалетной воды. Там же оставил ключи.

По телевизору шли новости. Репортаж о завтрашней годовщине странного свечения в ночном небе северной Америки и интервью с перепуганным астрономом, который что-то лепетал о красноречии звёзд и потерянных сорока пяти годах. Максим смотрел сквозь телевизор, дальше, за стенку, через весь дом, а слова горохом катились по полу, под диван, в темноту и пыль. Наконец, он переключил канал и услышал слово "перемены", а ещё слово "надежда" – так закончилась новая экранизация повести "Туман" Стивена Кинга.

Он открыл дверцу бара, долго смотрел на тесное соседство разнообразных бутылок, которым, после продолжительных сомнений, вернул привычную темноту уединения. На кухне он щедро насыпал в чашку зелёного листового чая, щёлкнул кнопкой чайника, осмотрелся. На полке над микроволновой печью нашлась початая коробка шоколадных конфет и пачка печенья.

Украдкой пришла ночь, непрошенная и сытая мраком. По небу шаталась одинокая луна. Какое-то время Максим следовал за ней, оттаивая в себе нестройные мечты и неисполнимые обещания, а потом достал электронную телефонную книгу, нашёл номер Аниных родителей и внёс его в память сотового. А следом – номер курьерской доставки цветов.

Утром, всё будет утром.

А. Жарков, Д. Костюкевич.

Москва, Брест, июнь 2013 – март 2015.